|
Судя по Викпедии, существует теория, согласно которой в США имеется т.н. «глубинное государство» [ГГ] (англ. deep state).
Этот термин, который изначально использовался для обозначения теневых правительств в таких странах, как Турция и постсоветская Россия, был привлечен для обозначения государственных институтов США, обладающих властью, но необязательно подразумевающих заговор. Он получил распространение в 2017 году, когда появились многочисленные утечки, влияющие на президентство Трампа.
Глубинное государство было определено еще в 2014 году Майком Лофгреном, бывшим помощником республиканского Конгресса США, как «гибридное слияние государственных чиновников и представителей верхнего уровня финансистов и промышленников. (Не правда ли, это иллюстрация ленинской характеристики империализма, то есть, монополистического капитализма!) Они эффективно управляют США, не спрашивая об этом избирателей, нарушая суть политического процесса».
Стало быть, по хронологии «глубинное государство» существовало и в правление администрации Барака Обамы. Причем оно вполне ладило с этой администрацией. Тем не менее, что-то заставило теневое правительство поставить во главе исполнительной власти Дональда Трампа, вопреки ожиданиям демократов и, невзирая на то, что новый президент, дескать, не искушен в политике.
Инструментом смены исполнительной власти явились выборщики от штатов, которые представляют собой ключевой элемент американской избирательной системы. Их выбор кандидата в президенты может не совпадать с предпочтением большинства рядовых избирателей, и выбор Трампа служит красноречивым примером этого.
Естественно, подобная процедура выборов придает им сословный характер и компрометирует американскую демократию. Однако отцы-основатели США с самого начала позаботились о том, чтобы интересы сохранения капиталистического строя не приносились в жертву предпочтениям электората. Вот как обосновывает необходимость исключения прямых выборов Джеймс Мэдисон (1751 — 1836), американский государственный деятель, федералист, один из ключевых авторов Конституции США и Билля о правах, ставший затем четвёртым президентом США.
Обращаясь в «Записках федералиста» 22 ноября 1787 года к народу штата Нью-Йорк, он раскрывает причину, почему правительства Союза и штатов поражены духом фракционности. «Под фракцией, - пишет Мэдисон, - я подразумеваю группу граждан - независимо от того, составляют они большинство или меньшинство целого, — которые объединены и побуждаются к действию неким общим эмоциональным влечением или интересом, противоречащим правам других граждан или долговременным и совокупным интересам общества...
Но наиболее распространенным и стойким источником фракционности, - продолжает федералист, - были многообразие форм собственности и неравномерность ее распределения. Те, кто обладает собственностью, и те, кто ею не обладает, всегда представляли вполне определенные интересы общества. Аналогичным образом отличаются друг от друга кредиторы и должники. Интересы земельные, производственные, коммерческие, финансовые наряду с другими, менее значимыми интересами неизбежно возникают в цивилизованных (буржуазных) государствах и разделяют их на различные классы, руководствующиеся различными чувствами и взглядами.
Регулирование этих разнообразных и противоречивых интересов составляет основную задачу современного законодательства и предполагает дух партийности и фракционности в диктуемой необходимостью и обычной деятельности правительства...
Вывод, к которому мы приходим, заключается в том, что причины, порождающие фракционность, невозможно устранить и что спасение от фракционности следует искать в средствах, контролирующих ее последствия. Если фракция объединяет меньшинство граждан, выход из положения предлагает сам принцип республиканского правления, позволяющий большинству нанести поражение пагубным взглядам с помощью простого голосования.
Этот путь может связать правительство по рукам и ногам, он может потрясти общество, но фракция окажется неспособной осуществлять и маскировать насилие, прикрываясь положениями Конституции. В то же время, если во фракцию объединяется большинство населения, то форма народного правления дает возможность фракционерам принести в жертву своему главному увлечению или интересу, как общественное благо, так и права другой части граждан.
А потому высокая цель, стоящая перед нашими исследованиями, заключается в том, чтобы оградить общественное благо и права личности от опасностей, которыми грозит фракционность, и вместе с тем сохранить дух и форму народного правления.
Политические теоретики, ратовавшие за демократический тип правления, ошибочно полагали, - пишет далее Мэдисон, - что в результате предоставления человечеству минимума в форме равенства в политических правах все люди окажутся равными и сгладятся все различия в их отношении к собственности, в их взглядах и увлечениях. Республика, под которой я подразумеваю систему правления, осуществляющего представительную власть, открывает иные перспективы и сулит найти искомые нами целебные средства.
Двумя основными отличиями республики от демократии, - поясняет он, - являются: во-первых, делегирование функции правления в республике небольшому числу граждан, избираемых остальными; во-вторых, большее число граждан и более обширная часть страны, на которую может быть распространена власть республики.
Результатом первого отличия республики является, в частности, то, что общественные взгляды совершенствуются и расширяется общественный кругозор, поскольку эти взгляды просеиваются через выборный орган, состоящий из граждан, чья мудрость позволяет наилучшим образом определить истинные интересы страны и чей патриотизм и стремление к справедливости с наибольшей вероятностью не допустят принесения их в жертву сиюминутным или своекорыстным соображениям.
В таких условиях вполне может оказаться, что общественное мнение, выраженное представителями народа, будет в большей степени соответствовать общественному благу, чем в том случае, если его будет высказывать сам собравшийся с этой целью народ. Однако результат может быть и обратным. С помощью интриг, подкупа и других средств представителями народа могут оказаться лица, одержимые разногласиями, приверженные местным предрассудкам или таящие зловещие замыслы. Победив на выборах. они затем предадут интересы народа.
Отсюда возникает вопрос: какая республика — малая или крупная — в большей степени способна избрать истинных защитников народного блага? Два очевидных довода свидетельствуют в пользу крупной. Прежде всего, следует отметить, что, сколь мала ни была бы республика, избранных представителей должно быть достаточно, чтобы они могли охранять ее от тайных сговоров небольшого числа лиц, и, как бы велика республика ни была, представителей должно быть определенное количество, что позволяет предотвращать беспорядки, вносимые толпой.
Стало быть, если число представителей в обоих случаях не является прямо пропорциональным числу избирателей (а в небольшой республике пропорционально превосходит число граждан), то из этого следует, что в случае, если отношение числа достойных лиц к общему числу граждан в крупной республике не меньше, чем в малой, первая предоставляет большие возможности выбора и, следовательно, большую вероятность того, что он будет правильным.
Далее, поскольку в крупной республике каждый представитель будет избран большим числом голосов, чем в малой, недостойному кандидату будет гораздо труднее добиться успеха в использовании недостойных методов, слишком часто практикуемых в ходе выборов: а волеизъявление граждан, будучи более свободным, с большей вероятностью предпочтет людей, обладающих самыми привлекательными качествами, равно как и наиболее широко признанной и устоявшейся репутацией.
Следует признать, что здесь, как и в большинстве других случаев, существует золотая середина, по обе стороны которой наличествуют сложности. Чрезмерно увеличивая число выборщиков, мы обрекаем представителей на недостаточную осведомленность о всех местных обстоятельствах и интересах, равно как и, чрезмерно уменьшая это число, обрекаем выборщиков на излишнюю привязанность к местным особенностях и тем самым лишаем их способности учитывать и защищать важные обшенациональные интересы.
В этом отношении федеральная Конституция являет собой удачное сочетание: решение важных и всеобщих проблем передается в ведение общенациональных законодателей, а дел частных и местных - законодательных органам штатов... Таким образом, в самой масштабности территории и надлежащей структуре Союза мы видим республиканское средство от недугов, которым чаше всего подвержены республиканские правительства. И в полном соответствии с той степенью удовлетворения и гордости, которые мы ощущаем, будучи республиканцами, нам следует со всей энергией и целеустремленностью лелеять дух и поддерживать высокую репутацию федералистов».
Эссе Мэдисона могло бы послужить полезным пособием для строителей «незалежного» украинского государства, которые пытаются копировать американскую политическую и избирательную систему. Оказывается, федерализм не только не подрывает, но укрепляет буржуазное государство. Что касается демократии, то федерализм устанавливает для нее рамки, в которых снижается риск распада государства. Из таких соображений Уинстон Черчилль, видимо, и полагал, что «демократия - плохая форма правления, однако ничего лучшего человечество не придумало».
Конечно, речь идет о демократии для хозяев «заводов, дворцов, пароходов». Мэдисон даже противопоставляет демократическому устройству общества республиканское, очевидно, усматривая в этом противопоставлении различие интересов демократов, то есть, представителей плантаторов и рабовладельцев, и республиканцев – представителей промышленного Севера страны. На основе такого различия и сформировались Демократическая и Республиканская партии.
В тех исторических условиях демократы выглядели националистами-почвенниками, в то время как республиканцы либералами-космополитами. Со временем роль партий поменялась за вычетом из позиции республиканцев почвенничества. Однако, суть американской недемократической избирательной системы, зависящей от решений выборщиков, осталась прежней. Ее не без юмора охарактеризовал Тимоти Ной (Timothy Noah) в статье под заголовком «Кто бы ни победил сегодня, коллегию выборщиков необходимо отменить». Статью опубликовал 06.11.2012 американский журнал «Новая Республика» (The New Republic).
«На прошлой неделе, пишет автор статьи, - я попытался объяснить суть деятельности коллегии выборщиков одной очень умной девочке из Франции. Она на пару недель приехала на учебу в школу моей дочери в рамках неформального обмена (моя дочь в прошлом году провела две недели в ее лицее в Нанте). По возвращении домой она должна будет написать отчет о президентских выборах.
Девочка слышала, что американцы не выбирают своего президента прямым голосованием, но ей было трудно понять, как именно мы их выбираем. За обедом, состоявшим из заливной форели с миндалем (мне хотелось, чтобы девочка чувствовала себя, как дома), мы с моей подругой отвечали на ее вопросы. (Дочь была занята, она звонила избирателям, агитируя за Обаму. Боже, благослови ее добрую душу.)
Мы объяснили, что в США не люди избирают президентов, а штаты. Не у всех штатов - равное количество голосов. Но доля голосов у штатов также не пропорциональна численности населения. Каждый штат получает столько выборщиков, сколько у него членов в Палате представителей (распределение голосов соразмерно численности населения) и сенаторов (два на каждый штат, независимо от его размера). Таким образом, маленькие штаты получают преимущество.
«Значит, большие штаты - в невыгодном положении?» - спросила девочка.
Нет, объяснили мы, ведь каждый штат, за исключением Небраски и Мэна, утверждает выборщиков на основе принципа «победителю достается все». Маленькие штаты получают преимущество, но и большие штаты тоже получают преимущество. А вот в средних штатах голоса избирателей выхолащиваются.
А эти «выборщики»? Qui sont-ils? Кто они такие?
Они - реальные люди, выбираемые на уровне штата, чтобы представлять того или иного кандидата, хотя федерального закона с таким требованием нет, и пока еще никого из выборщиков не привлекали к суду за то, что они голосовали за другого кандидата. Некоторые вероломные выборщики именно так время от времени и поступают (в последний раз такое случилось в 2004 году).
В этот момент наша французская гостья озадаченно сдвинула брови, и я почувствовал, как она произносит про себя: C'est stupide - какая глупость.
Да, конечно глупость. Иностранцы никогда не поймут, почему американские избиратели мирятся с существованием коллегии выборщиков. И мне трудно представить какое-то другое объяснение, кроме вот такого. Мы, американцы, так сильно любим свою конституцию, что нам невыносимы изменения даже самых глупых ее статей.
Понадобилось 74 года и кровопролитная Гражданская война для внесения в конституцию положения о том, что люди не являются собственностью. Так что не ждите быстрых действий по изменению системы избрания президентов, которые заставят людей торжествовать, хотя такая система - это вызов современным представлениям о демократии».
Можно ли считать в свете вышесказанного выборщиков представителями того самого «глубинного государства»? Почему бы и нет. Но только в качестве инструментов промышленных и финансовых воротил. В США также существуют учреждения, призванные регулировать отношения республиканцев и демократов с тем, чтобы их конкуренция не угрожала интересам политической стабильности страны.
Это, например, Двухпартийный политический центр (The Bipartisan Policy Center – BPC) или Партнерство во имя Безопасной Америки (Partnership for a Secure America - PSA). В этих учреждениях работают сообща влиятельные должностные лица, учёные, бизнес-лидеры, политики, которые представляют как республиканцев, так и демократов. Видимо, это и есть материальное воплощение ГГ, хотя на поверхности США предстают страна развитой демократии.
Исполнительная, законодательная и судебная власть страны попеременно переходит в распоряжение Республиканской, либо Демократической партии. Отсюда возникает впечатление демократических перемен. На самом деле, ГГ внепартийно, надпартийно или даже однопартийно. Это тот самый тоталитаризм, который служит для американских идеологов и политологов основанием для обвинений Китая, России, Турции и других стран в недоразвитости или полном отсутствии плюрализма мнений, свободы слова, защиты прав человека и конкурентных демократических выборов.
Разница лишь в том, что капиталистический тоталитаризм маскируется в США наличием развитой системы псевдодемократических представительных, партийных и идеологических учреждений, призванных обслуживать конкуренцию за богатство и власть внутри имущего класса, то есть, финансистов и промышленников. Рядовые избиратели выступают в данном междусобойчике в качестве массовки для выборных спектаклей, средством легитимации правления представителей монополистического капитала.
Технология выборов и прочих демократических процедур зависит от потребностей внутренней и внешней политики ГГ. Это то самое «что-то», побуждающее ГГ менять власть.
Скажем, во время существования СССР в качестве альтернативы монополистическому капитализму внутренняя политика США требовала большего упора на социальные гарантии неимущему населению. В то же время имели место серьезные ограничения политико-экономической экспансии в мире американского империализма, провоцирующие кризисы его либеральной модели развития.
В этих условиях ГГ применяло выборные технологии попеременного приведения к власти Демократической и Республиканской партий в зависимости от экономической конъюнктуры. Когда давало сбои благоприятное развитие экономики ГГ манипулировало выборами таким образом, что демократы, выступавшие под лозунгами «велфера» (государства всеобщего благосостояния - Welfare state), уступали место неоконсерваторам-республиканцам, руководствовавшимся идеями фритредерства и ограничения социальных гарантий.
Сегодня, когда коммунистический Китай участвует в международной экономической конкуренции капиталистического мира гораздо успешнее, чем бывший СССР, а доля США в мировом ВВП составляет всего 23,5 процента, этика в международных отношениях и внутри страны отброшена. Выборы проводятся в режиме мнимой угрозы вмешательства извне, в частности, со стороны России.
Это трансформация старого жупела «коммунистической угрозы», которая свидетельствует о том, что паразитический капитализм в США и других странах не способен существовать без инъекции в сознание людей обмана, вражды и ненависти. Они составляют основу капиталистической социал-дарвинистской конкуренции.
|
